Исповедь защитника Мариполя: под пыткой я забыл лица жены и матери, но остался запах волос моего ребенка
Четвертая часть большого рассказа: собеседник Информатора попал в Таганрог, где заключенных морили голодом и держали в одиночных карцерах, один из которых когда-то занимал маньяк Чикатило
Информатор продолжает рассказывать жуткую историю украинского военнопленного, защитника Мариуполя, который попал в плен и пережил там семь кругов ада. Мы понимаем, эта история действительно способна вызвать шок. Однако все остальные события – агрессивная война, казни военнопленных, ракетные удары по гражданским – это такой же шок. Рассказ нашего собеседника важен, потому что он является напоминанием: в российском плену, в ужасных нечеловеческих условиях остаются тысячи украинцев. И многие из них, даже несмотря на невероятные страдания, остаются людьми. Этот рассказ именно о том, как остаться человеком среди озверевших палачей-нелюдей.
В первой части этой длинной исповеди наш собеседник рассказал, как была организована оборона Мариуполя в 2022 году и почему этот город не удалось удержать. Он также вспоминает героев обороны – некоторые из них тоже оказались в плену.
Во второй части наш герой оказался в донецкой тюрьме Гауптвахта. Мало кто мог представить, насколько жестоким может быть отношение представителей российской власти к пленным. Вместе с нашим героем в тюрьме сидели граждане ДНР, а также россияне, которых обвиняли в неуважении к СВО.
В третьей части собеседника Информатора переводят в тюрьму в России. Побои и пытки лишь усиливаются.
По просьбе нашего собеседника мы полностью скрываем любые данные о нём. Это связано с риском, что изложенные факты могут как-то навредить тем украинцам, которые ещё не попали на обмен и содержатся в тех же местах, о которых он рассказывает.
СИЗО в Таганроге: в карцере маньяка Чикатило
После СИЗО я оказался в новом месте, где первые шесть месяцев я провёл в подвале, в одиночном карцере [СИЗО – 2 города Таганрог, по данным Информатора]. Там всего 12 таких камер. В одной из них когда-то держали маньяка Андрея Чикатило.
Я был в карцере постоянно один. Кровать, что пристёгивается к стене, раковина, туалетное отверстие и железные двери, перед которыми ещё и решётка. Тусклая лампа над входом. В противоположном конце камеры разбитое окошко с решётками, выходящее на стену подвала.
Из окна дуло, словно из кондиционера, а у тебя лишь поролоновый матрас толщиной с половину спичечного коробка, подушка, наволочка, два простыни, тонкая ряднина в качестве одеяла и короткое клетчатое полотенце. Тюремную робу за всё время моего пребывания там не меняли, новую не выдавали – и за шесть месяцев в карцере я ни разу не имел возможности её постирать. Мыла выдавали 50 граммов в месяц – и если бы я постирал робу в раковине, то остался бы голым в холодной камере.
Я пытался двигаться, делать зарядку, ведь постоянный холод деморализует, лишает воли и сил. Я постоянно ощущал голод, который сводил с ума.
Баня, которая была раз в 2-3 недели, длилась не более минуты. Били голого и издевались. Каждое утро также начиналось с избиений.
За полгода я был на прогулке 4 раза. То есть раз в полтора месяца. Я забыл, как выглядит моя жена, моя мать. Единственное, что я помнил – запах волос своего ребёнка.
Рано или поздно у каждого, кто переживает пытки, страдания и издевательства долгое время, появляются мысли: «есть ли свет в конце туннеля?», «где та грань и выдержу ли я ещё?» В какой-то момент ко мне приходили мысли, что я больше так не смогу. И в самый жуткий момент единственное, что меня спасло – мысль: «дома меня ждёт маленький ребёнок», и я смог найти силы бороться дальше ради него.
В карцере я старался много фантазировать. Придумывал себе необычные занятия, чтобы мозг постоянно был занят и не деградировал в одиночестве – ловил мышей, дрессировал паука, заучивал страницы из советской макулатуры, пел себе и читал стихи. Когда эти такие себе «концертики» уже не работали, обнимал сам себя и плакал.
Твои органы чувств максимально обостряются, а ощущение существования, окружающего мира и времени происходит на каком-то другом уровне. Потому что в коллективной камере ты не один, и тебе легче переносить эти испытания. А в карцере ты один на один с собой, в прямом и переносном смысле находишься почти в темноте. Однако я старался собирать информацию вокруг себя, делать физические упражнения, несмотря на то что за это били. Потому что я свободен – и я борюсь.
Как в Донецке, так и в других местах неволи, я всегда имел информацию, сколько людей на посту, сколько постов в СИЗО, в каких камерах кто сидит и кто проходит по какому “уголовному делу”. Во время общения с побратимами я узнавал, в каких локациях находились военнопленные, куда их вывозили и какие липовые уголовные дела им шили.
В СИЗО несложно ориентироваться. Утренняя проверка, вечерняя проверка – ежедневно. Во время проверки вас лупят, однако во время избиения ты всё равно слышишь и запоминаешь фамилии военнопленных в камерах – и через неделю ты уже знаешь их наизусть.
Ты также слышишь фамилии людей, которых вызывают на допросы. В таких местах важно слушать, фильтровать информацию. К примеру, находясь в камере, я знал, что в спецблоке находится соответствующий военнослужащий, командир той или иной роты или подразделения.
Я знал, что он проходит по “уголовке”, которую на него вешают россияне. Я знал, что другой человек – свидетель в этом деле. И я знал, какой информации стоит избегать на допросах, чтобы либо смягчить, либо не ухудшить положение этих людей.
Как страшно было слышать крики тех, над кем издевались! Детали о фабрикации преступлений
Россияне били по Мариуполю авиацией, артиллерией, вели хаотический огонь, это приводило к массовым жертвам среди мирного населения. К примеру, они как-то развернули систему дистанционного минирования УР-77, зная, что в секторе есть наши подразделения. Пластит ложился по крышам жилых домов, гаражей. Они его подорвали, ведь им было плевать, были ли там мирные люди.
Чтобы объяснить, каким образом погибло такое большое количество мирных жителей Мариуполя, они пытались обвинить в этом нас. К примеру, есть объект, там есть враг, и по нему ведётся огонь. Россияне находят среди пленных командира миномётной или артиллерийской батареи, пытают, а затем заявляют, что на объекте находились полсотни мирных жителей. И его осуждают на пожизненное за «нарушение правил ведения войны». Собирают несколько десятков таких эпизодов. Затем заявляют командирам подразделений, что стоит готовиться к показательному суду за “нарушение правил ведения войны”.
Чтобы показания совпадали, людей водили в пыточную. В донецком “следственном комитете” такую пыточную устроили в подвале. В СИЗО пытали в кабинетах “оперов” и на прогулочном дворике.
Боже, как страшно было слышать крики тех, над кем издевались россияне, и осознавать, что ты – следующий. Там людей били током, срывали ногти или втыкали под них иглы, насиловали резиновыми дубинками, заливали перцовый баллон в горло, а когда горло отекало так, что невозможно было дышать, втыкали в горло шланг, чтобы человек не умер, и его можно было продолжать пытать. Людям жгли кожу монетами, били деревянными дубинками, пластиковыми и телескопическими.
К примеру, одного военнослужащего Морской пехоты залили перцовый баллон в рот, и он провёл 12 часов с садовым шлангом в горле, чтобы он мог дышать. После освобождения я позвонил его матери и поблагодарил за то, что воспитала сына Героем. Но, конечно, о том, что ему пришлось пережить, я этой женщине рассказывать не стал.
Рассматривая россию как страну, можно констатировать, что там исторически сформировался государственный институт лишения людей свободы и пыток. Так было во времена империи, затем во времена советского союза, и именно так продолжается сейчас. Эта страна настолько изощрена в пытках, что равных ей в этой «сфере», мне кажется, нет. Это не на уровне нормативных актов, а на уровне культа.
СИЗО на Урале: новоприбывшие падали, теряли сознание, блевали кровью
Летом меня этапировали в новое место. Так Урал стал самой отдалённой точкой, где я побывал. Мы ехали туда три дня. На въезде в любой следственный изолятор всегда есть двое ворот. Автозак заезжает в первые ворота, останавливается перед вторыми. Эта закрытая въездная группа называется “шлюз”. В шлюзе новоприбывших начинают бить.
Тебе надевают на голову мешок для обуви из плотной ткани, затягивают завязки на шее – так что ничего не видишь. Воздуха не хватает, и когда в таком состоянии человека начинают бить, возникает паника.
С нас содрали одежду и били уже голыми. Мы шли по территории и чувствовали, что локации меняются только ногами – мы то шли по плитке, то по деревянному полу. Если от побоев кто-то терял сознание, его поливали водой или просто тащили по полу, не приводя в чувства. Людям отбивали органы, выбивали зубы.
В итоге голым меня закинули в камеру, бросили робу и указали место в камере, где именно я должен стоять. Потом в камеру закидывали новых и новых людей. Они падали, теряли сознание, блевали кровью. Это было только начало.
Хотя я понимал, что меня содержат в следственном изоляторе, однако идентифицировать место содержания мне удалось только после освобождения. Я регулярно слышал звук дизельного поезда вдалеке, и по расположению путей относительно следственных изоляторов уже дома, вместе с правоохранителями, установил, в каком месте я находился.
Продолжение следует…
Следите за нами в Telegram
Сейчас читают на Информаторе
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
- Мошенники обещают помощь семьям пленных и воруют последние деньги: в правительстве дали важные советы
- Мариуполь почти мертв: тепловая карта Strava во времена РФ показывает только пустоту
- Обмен пленными: Юсов из ГУР говорит, что ждать нового осталось недолго
- Протесты – только для дестабилизации: омбудсмен Лубинец обратился с оговоркой к родственникам военнопленных
- Россия прибегла к неслыханной провокации: формирует батальон из пленных воинов ВСУ
