Исповедь защитника Мариуполя: В плену хотели завербовать, поэтому топили, били током и имитировали расстрел.
Вторая часть большого рассказа: военнопленного украинца переводят в донецкую тюрьму «Гауптвахта»
Информатор продолжает рассказывать историю защитника Мариуполя, который оказался в российском плену и лично пережил вещи настолько ужасные, что это трудно даже представить. В первой части этой исповеди наш собеседник рассказывал, как была организована оборона города, окруженного со всех сторон, почему его не удалось удержать и как украинские защитники выходили из окружения. Именно во время отхода в плен попало больше всего украинских военнослужащих. Лишь немногие могли представить, что именно им предстоит выдержать. Сейчас — об этом. Наш собеседник рассказывает об ужасных условиях существования в российских тюрьмах, бесконечных побоях и пытках. А также о вещах, которые помогали выжить вопреки любым испытаниям.
Читайте первую часть рассказа
«От тебя не отстанут, даже если решат, что ты сошел с ума от пыток… Если отказываешься от еды, ни на что не реагируешь и постоянно воешь. У них есть для таких людей еще худшие места», — говорит он.
Мысль, что люди выживали и в худших условиях, придавала сил бороться
Мою группу, которую схватили в плен, привезли на ферму, где раньше размещался самоходный дивизион морской пехоты. Наши бойцы передислоцировались оттуда для обороны Мариуполя, поэтому на тот момент позицию уже контролировал противник.
Нас держали в комнате шириной 2 на 4 метра. Там было около 15 военнослужащих из нашей бригады и подчиненных батальонов. Все — со связанными руками и завязанными глазами.
После этого меня отвели в подвал и приковали наручниками к батарее. На голове нужно было держать мешок, чтобы не видеть лиц и не понимать, где ты находишься.
Трижды в день выводили в туалет. Специальный человек подходил, передергивал затвор, давая понять, что оружие заряжено, заламывал руки, приставлял пистолет к затылку и выводил.
Когда этого не происходило, нужду приходилось справлять в бутылку. Пару раз в день бросали хлеб, иногда давали воду.
В это время со мной «работали» российские спецслужбы. Подкидывали попытки вербовки: «ты должен пробиться либо на Азовсталь, либо на позиции наших под Великой Новоселкой, а мы зайдем за тобой».
Я отказывался, и меня начинали «топить»: надевали на голову мешок и лили на него воду. При такой пытке мешок намокает, и человек начинает захлебываться, словно находится под толщей воды.
Били током, используя генератор полевого телефона ТА-57, и устраивали имитацию расстрела. Представьте: вас заводят в разбитое помещение, на полу полиэтилен, ставят на колени, наводят пистолет и спрашивают: «будешь сотрудничать?» После отказа звучит выстрел над головой, затем — избиение, и вас снова приковывают к батарее.
Также выводили во двор возле места содержания, ставили две табуретки, на одной — еда. Ты начинаешь есть, а за металлическим забором человек спрашивает по рации разрешение на ликвидацию и получает его. Ты ешь, понимая, что это последняя трапеза, — и тебя собираются убить. Эти ощущения невозможно забыть.
Я всю жизнь читал Варлама Шаламова, Александра Солженицына, Ремарка и, оказавшись в такой ловушке, понимал: люди выживали и в худших условиях. Это придавало сил бороться и не сдаваться. Этот период, когда меня пытались так «вербовать», был едва ли не самым тяжелым.
Донецк, гауптвахта: 25 граммов хлеба в сутки и гематомы после «душа» из брандспойта
Через некоторое время меня закинули в багажник и повезли в неизвестном направлении. После разных перемещений и манипуляций, оставаясь с мешком на голове, я понял, что нахожусь в клетке размером примерно полтора на полтора метра. Ни встать, ни лечь в ней было невозможно. Отдыхать можно было только висев на решетке, как обезьяна.
В какой-то момент мне позволили снять мешок и бросили в клетку половину батона. Среди охранников был подросток. Этого мальчика я уговорил принести мне воды. Потом меня снова погрузили в багажник и отвезли в Донецк — на печально известную «Гауптвахту».
В Донецке есть страшные места. «СИЗО-2», завод «Изоляция» — самые жуткие.
На «Гауптвахте», куда меня закинули, содержались как наши бойцы, так и «военнослужащие ДНР», совершившие «правонарушения». К «ДНРовцам» охрана относилась максимально лояльно. Они гуляли по территории, чувствовали себя как дома. Охрана позволяла им издеваться над нами — и они всегда этим пользовались.
Долгие месяцы я содержался в камере размером 4 на 5 метров. В этой камере было 50–55 узников на 18 спальных мест. Ширина трехъярусных нар в три ряда — около 70 см; это были бывшие складские полки. Мы спали по двое, мест не хватало, поэтому многим приходилось спать на полу на тряпках.
В таких условиях находились ампутанты, люди с тяжелыми травмами. В частности, был парень, которого во время обороны Мариуполя прикрепили к нам как специалиста по контрбатарейной борьбе. Из-за тяжелейшего ранения у него был установлен калоприемник в кишечнике. Этот расходник нужно регулярно менять, но новый пакет он получал раз в несколько недель, поэтому ежедневно был вынужден вручную стирать одноразовый пакет.
В камере было два окна, одно из них зашито металлическим листом. Этот лист на солнце раскалялся как печь, поэтому температура в камере держалась около 40 градусов. Из «вентиляции» — окно с решеткой, за ним еще одна решетка, затем двухметровый «тамбур», а за ним — третья решетка.
Особенно тяжело было в полуденную жару. Я лежал и просто думал: «Боже, дай сил пережить и этот день».
Поскольку 55 человек постоянно находились на 20 квадратных метрах без вентиляции, стояла сильная духота, в воздухе держался тяжелый смрад. Туалета в помещении не было, для малой нужды приходилось пользоваться бутылкой. Раз в день 10–14 человек, группами по четверо, выводили в туалет. За этот «поход» нужно было не только успеть сделать свои дела, но и слить мочу из бутылок. Если человек не выдерживал очереди, счастьем было, если в камере в тот момент нашелся пакет или ведро — содержимое удавалось выбросить только на следующий день.
Мылись раз в 10 дней. Даже в этих условиях старались поддерживать гигиену. Приезжала пожарная машина, нас всех под конвоем выводили из камеры, бросали в толпу кусок мыла и начинали лупить по нам водой из брандспойта.
Чтобы усилить «купание», на брандспойт ставили маленькую форсунку, чтобы струя была плотнее. Специально целились по головам — после процедуры все тело было в гематомах. В таких условиях мы успевали намылиться, передать мыло другим, постирать вещи в лужах, и голыми нас возвращали обратно в камеру. У многих была чесотка, у каждого заводились вши — утро начиналось с того, что мы искали их в волосах и белье и уничтожали.
Иногда удавалось уговорить охрану выдать на камеру 10-литровое ведро технической речной воды. Фактически это 200 граммов на человека. Кто хотел — обычно человек двадцать — по очереди умывались из этого ведра. Потом по очереди мыли подмышки, затем — ноги, после этого стирали вещи: сначала футболки, трусы, потом носки. В итоге оставалось около литра воды — этими остатками мы вымывали пол.
Время от времени дежурному разрешали набрать воду в баклажки. Откуда у нас были эти баклажки? Кормушка-окошко в дверях камеры открывалась — и охранник бросал внутрь новую бутылку, как в мусорное ведро. Это было счастье!
В Донецке серьезные проблемы с водой, и пленным там особенно тяжело. На человека приходилось около литра речной воды на сутки-двое. Вода мутная, тухлая, с головастиками и прочей речной фауной.
Но даже такая вода в жару была для нас сокровищем. Мы пытались отстаивать ее, чтобы выпал осадок, но это было бесполезно. От нее поднималась температура и тошнило, поэтому пили редко и маленькими глотками.
Как-то раз пошел сильный дождь. Я до сих пор помню, какая эта вода была холодная, вкусная, сладкая. Думаю, если бы кто-то тогда сфотографировал происходящее, получил бы Пулитцеровскую премию. Представьте: десятки рук тянутся через две решетки, пытаясь поймать горстью и обрезанными бутылками дождевые капли, смеясь и плача.
Мы ели из штампованных жестяных пепельниц вместо посуды. Нам выдавали на всех 14 таких «тарелочек» и 14 одноразовых пластиковых ложек. Сначала ели 14 человек, передавали посуду другим — еще 14 могли поесть, а затем этот «набор» передавали в другую камеру для приема пищи.
Утром и вечером давали картофельное пюре быстрого приготовления. Объем порции — ровно 6 пластиковых ложек. В обед мы получали воду с макаронами. Они называли это «супом», на деле — разведенные водой остатки того, что готовили для себя охранники. Также мы получали хлеб. Круглую буханку делили пополам, половинку — на 9 частей. То есть 1/18 буханки — все, что ты получаешь. С учетом средней массы буханки 450 граммов выходит около 25 граммов хлеба. Весь рацион был как «квест на выживание»: многие болели от истощения, при резких движениях просто теряли сознание.
Допросы и пытки в Донецке практиковались повсюду
В этом месте содержания представители ФСБ и местного донецкого «МГБ» проводили «допросы». Когда тебя вызывали, сначала били резиновыми дубинками, пластиковыми трубами, а уже потом начинали задавать вопросы.
Вопросы были примитивны: какое иностранное вооружение было в бригаде? Какие иностранцы служили? Кто был «куратором от СБУ»? За время моего пребывания в Донецке меня вызывали на такие допросы дважды — и оба раза задавали те же вопросы.
Отношение охраны было ужасным. Могли просто вывести из камеры и избить. Могли забить человека до смерти без каких-либо последствий. Так, одного военнослужащего утром вывели из камеры, приковали наручниками за руки и ноги к решетке — и весь день избивали. Ты весь день слышишь, как его бьют, а он молится Богу, читает «Отче наш».
В тот день каждый охранник, проходя мимо, считал своим долгом поиздеваться над ним. Тот военный умер от побоев вечером. Охранники искали любой повод для избиений. Нас считали виновными в том, что Авдеевка держится, что гибнут «ДНРовцы», — и били за это. Для них ты — не человек, ты их полная собственность.
Система устроена так, что они не останавливаются в попытках сломать тебя физически и психологически. Тебя будут бить «как старое ведро», пока ты не начнешь говорить. Если мало — будут бить током. Если и это «не работает» — вгонят иголки под ногти.
В Донецке это практиковалось везде — в печально известном «Следственном комитете», где на наших бойцов «вешали» выдуманные преступления, на страшной «Изоляции». Не сработает — сорвут ногти, отрежут фалангу пальца, прижгут к коже монеты.
От тебя не отстанут даже если решат, что ты сошел с ума от пыток, если отказываешься от еды, ни на что не реагируешь и воешь. Для таких людей у них есть места еще хуже.
Чтобы выжить, нужно отбросить эмоции
Чтобы выжить в таких условиях, нужно отбросить эмоции, думать головой, слушать, анализировать. Ты настраиваешь себя, что это временно, и даже в условиях постоянных побоев и запугиваний обязан оставаться в здравом рассудке, поддерживать физическую форму и не сдаваться — иначе умрешь.
Заниматься спортом в СИЗО было запрещено — за это жестоко били. Но по дороге в туалет можно было успеть сделать приседания, повороты корпуса, отжимания от стены. Сидя на лавке — незаметно держать «планку». В моменты, когда позволяли ходить — ходили по камере. Любое движение давало мотивацию и сигнал телу бороться дальше.
Мы придумывали активности, медитативные практики. Например, я концентрировался на определенной идее, цели. Глаза закрывать было запрещено, но, глядя в одну точку, можно было представлять, что ты не в плену, а в Киеве.
В деталях вспоминаешь знакомые места и будто гуляешь там. Или представляешь, как покупаешь в знакомом супермаркете мясо, несешь его в лес и жаришь шашлык. Это была моя «практика» возвращения домой — к обычным будням, которые в мирной жизни казались ничтожными, и только после лет плена понимаешь их настоящую ценность.
В какой-то момент ты на животном уровне начинаешь ощущать запах одеколона охранника, который приближается, слышишь его шаги (он пытается красться тихо) — и моментально выходишь из транса. Сознание возвращается в камеру, но ты уже побывал в приятном месте, отвлекся от постоянного голода, сводящего с ума, получил силы и можешь жить дальше. И главное — прошел еще один отрезок времени до отбоя, а значит, ты на день ближе к дому.
Время от времени вспоминаешь стихи, книги, рассказываешь истории из жизни — другие пытаются их запомнить; потом слушаешь их и запоминаешь сам. Много вспоминаете прошлое, делаете работу над ошибками и планируете новое будущее. Вы «строите» дома — рассчитывая до килограмма объем цемента на квадратный метр; сажаеце возле этих воображаемых домов сад и подсчитываете урожай. Планируете, как будете обнимать родных и счастливо жить.
В процессе таких разговоров и размышлений понимаешь, сколько жизни каждый из нас прожигал впустую, менял на серые будни. В плену нас спасали лучшие черты наших людей — единство, сплоченность, взаимоподдержка, умение работать как единый механизм. Коллективная ответственность. Мы старались быть примером друг для друга — так было легче выжить всем. Если уж ты стал лягушкой в молоке — болтай ногами, чтобы сбить масло, иначе утонешь.
Продолжение следует…
Следите за нами в Telegram
Сейчас читают на Информаторе
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
- Россияне ударили по ТЦ в Харькове: есть пострадавшие
- В Украину залетали дроны-разведчики из Венгрии: Сырский доложил Зеленскому
- Россияне готовят наступление на Донбассе: опрокидывают пехоту из Сумщины и Херсонщины
- Европа не должна самостоятельно нести ответственность за помощь Украине — Каллас
- На Запорожской АЭС второй день продолжается блекаут: станция работает на дизель-генераторах
