Защитницы. Интервью с разведчицей Людмилой Калининой, которая пережила Иловайскую трагедию и «воевала в розовых кроссовочках»

В Вооружённых силах Украины служат более 50 000 женщин. Наравне с мужчинами они защищают свою Родину, а также — борются за равенство, за возможность не выбирать «жена и мама или военнослужащая», и против гендерных стереотипов. Информатор вместе с ОО Gender Stream продолжает цикл интервью с ветеранками, военными и волонтёрками, и вместе с ними показывает, каково это — быть женщиной в армии. 

Людмила Калинина — по образованию медсестра. До 2014 года работала в торговле, занималась воспитанием двоих детей, вела обычную жизнь в Павлограде и никогда не думала о военном деле. А потом всё изменилось — началась война. 

Приехала как медик, а попала в разведку 

«Многие считают, что я изначально была вся такая… Майданом горела, была проукраинской, в этом был смысл моей жизни. Но ничего подобного. Более того, Майдан я не до конца понимала. Но примерно с января 2014 года я стала всё больше погружаться в происходящее. 

В конце концов, наверное, зацепило моё женское эго, чувство собственности. Я ревнива по жизни, если это моё — не нужно это трогать. И когда в Крыму прошёл так называемый референдум, там появился флаг другого государства, это меня крепко цепануло. Тогда я впервые зарегистрировалась в Facebook и начала мониторить ситуацию, потом завязалось общение с Семёном Семенченко, который рассказал, что планируется создание батальона «Донбасс». В начале мая Семён позвонил мне и говорит: «Люда, у нас нет медиков, а волонтёры привезли много всего, с чем нужно помочь разобраться». 

С этого момента я и попала в батальон «Донбасс». 18 мая 2014 я приехала как медик, а потом попала в разведку — так сложились… это даже сложно назвать обстоятельствами. Это гибель ребят в Карловке. 

Обязанности медика исполнять долго не пришлось. С первого дня службы Людмила принимала участие в боевых действиях. 

«Утром нам начали приходить сообщения, что они попали в засаду, что есть погибшие. По стечению обстоятельств рядом не оказалось никого, кто умел бы водить машину. Кроме меня. Автомобиль на базе был, ключи от него — тоже. Мы с ребятами садимся в машину и едем. 

До Карловки мы не доехали, вторая группа приехала чуть раньше нас, и нам приказали вернуться на базу. Как сейчас помню этот момент: на базу заезжает наш белый бус, он прострелен, из него выбрасывают окровавленные матрасы. Потом я узнала, что погиб мой побратим, что второго тянули привязанным к грузовику по Донецку с вырезанным сердцем… Это был шок, в тот день часть ребят ушли из батальона «Донбасс». 

Это было первое соприкосновение с войной. Конечно, у меня тоже были сомнения, был бешеный страх. После похорон побратима я вернулась уже официально в разведку, в батальон «Донбасс».

Мы были взводом агентурной разведки. Нашей задачей было собирать необходимую информацию и передавать данные». 

«Воевала в розовых кроссовочках» 

Люда признаётся — было страшно. Много с чем пришлось столкнуться впервые: убегать от снайперов, искать дорогу, придумывать истории, чтобы не привлекая внимания попасть в нужное место. Но привыкать пришлось не только к страху. 

«Начнём с того, что когда ты обычная женщина, привыкшая к нормальному душу, туалету, возможности переодеться, тебе сложно сразу адаптироваться, когда ты неделями остаёшься без доступа к воде. Была ситуация, когда мы застряли в Попасной, все наши вещи были в Бахмуте, не было, извините, даже возможности сменить трусы. Это потом волонтёры начали привозить влажные салфетки. 

Надо было ложиться спать под деревом, не всегда были карематы, тем более в самом начале. 

Берцы я до сих пор храню как память об Иловайске, как я попала в плен, так эти берцы были на два размера меньше. А так, я воевала в розовых кроссовочках». 

На память об Иловайске остались не только берцы. Там Людмила получила тяжёлое ранение и попрощалась со многими побратимами. 

«29-го была ночь перемирия, когда действительно не было обстрелов. Нам дали приказ — выходить рано утром, оставлять город и возвращаться в Курахово. В какой-то момент все поверили. Помню, мы выезжаем из Иловайска в направлении Красносельского, разговариваем о том, как мы приедем, купим курицу, наедимся, всем дадут отпуска. Я с детьми хотела ехать на море, у меня как раз сын во второй класс переходил. 

При выезде на Многополье случился первый миномётный обстрел, не прицельный, он как бы подталкивал — выходим, выходим. Колонна продолжила движение, я вижу, как едет где-то пятая-седьмая машина колонны и… чёткое попадание. Вижу, как разлетается всё, и начинается массированный обстрел. 

Я врубаю шестую скорость, тут уже нужно было действовать на опережение. Вокруг бинты, люди, всё горит, взрывается и, наверное, у меня уже начались галлюцинации. Я резко поворачиваю влево, я еду, наперегонки с какими-то машинами, меня подрезает пожарка, проезжает 50 метров, в них прямо попадание, все погибли..» 

Путь через поле, потом обыски, ночёвка в поле. Утром — один сухпаёк на 15 человек и никакой первой помощи раненым. 

«Пацанов выстроили отдельно, а нас — четырёх девчонок — отдельно. Ребятам сказали, что нас ведут на расстрел, а нам сказали, что их. 

Нас положили на танк и мы оттуда уехали. На прощание ребята из батальона Донбасс показали нам вот такой жест (показывает кулак, прижатый к сердцу — ред.). Нас привезли в какое-то село, местным сказали, что мы «свои, россиянки». 

А потом произошёл обмен. 

«Подошёл к нам россиянин с позывным Клён и говорит: «В этот раз вам повезло, не попадайтесь во второй раз — не пожалею». 

Сначала Людмилу привезли в больницу в Курахово, а оттуда — в областную больницу Мечникова в Днепре. От ранения она отходила около двух месяцев. Иногда приходилось напоминать себе, что она в мирном Днепре, а не в подвале где-то в Донецкой области. После госпиталя из Нацгвардии Калинина перевелась в Вооружённые силы. Там женщина провела ещё несколько лет — до 2018 года. Сначала была командиром развед-диверсонной роты, потом офицером-инструктором, а после — офицером-психологом. 

В армии было непросто, ещё и потому, что приходилось доказывать, завоёвывать уважение, справляться с чужой завистью. 

«Была история, о которой я толком никогда не рассказывала. В батальоне в Старомихайловке был один товарищ, страшный бабник. И он мне как-то говорит: «Хочешь, я покажу тебе здание?» И во время этого «показа» попытался как-то зажать. Я сразу сказала: «Сейчас зубами яйца тебе отгрызу, и мне пофиг, что ты такой большой, а я такая маленькая». На этом всё и закончилось. Это было только одно такое поползновение, потом остальные, видимо, поняли, что тут ловить нечего. 

Не только от него, но и от других виделось отношение «Что баба тут делает?». Было пренебрежение. Приходилось доказывать — то на стрельбах, то проползая под сеткой в старом солдатском бронежилете. После этого начало появляться хоть какое-то уважение. 

Кроме пренебрежения, была и зависть. Зависть к успеху. Бывало такое: день батальон воюет, три дня лазит, нечего делать. А у нас, когда мы шли в разведку, каждый день нарезка — Камышеваха, Попасное, заходили в Первомайск, Катериновку, где нас только черти не носили. И все это видели. 

С нами уже не проходил номер, как с некоторыми новыми девочками — то борща наварите, то зашейте что-то». 

На мой вопрос, изменилось ли отношение к женщинам в армии за все эти годы, Люда отрицательно качает головой. 

«Ничего подобного. Никуда это отношение не делось, и часто в этом сами женщины и виноваты. Много очень достойных женщин, и не важно, на какой они должности — деловод при штабе или стрелок в окопах. Но бывают и другие, у которых цель найти хорошего любовника, того, кто всё решит. Вот такие дискредитируют женщин в армии в целом. И это как было, так и осталось до сих пор. 

Но что я могу точно сказать: женщины сильнее. Вспоминаю 14 год — ни одна не заплакала, ни одна не сорвалась, ни одна не ушла. Они настолько волевые и стрессоустойчивые, мы сами себя берём за шкирку и вытягиваем. Может, это тот заложенный в нас материнский инстинкт, который заставляет нас возрождаться».

Материнский инстинкт, который приходится подавлять, когда речь идёт о выборе между защитой родины и воспитанием детей. У Людмилы их двое, война оставила глубокий след и в их жизнях. 

«Дочь у меня повернута на Украине, у неё татуировки с украинской символикой, разговаривает на чистом украинском языке, отучилась в военном. 

Она стала такой ранимой, очень резко реагирует, если скажут что-то негативное о войне. Ребёнок — патриот от всей души. 

А сын… Он до сих пор не может понять, что произошло. Появилась огромная трещина в семье между мамой и детьми. 

У меня такое ощущение, что помимо моего чувства вины по отношению к ним, они меня не простили до конца. За то, что я их оставила. Всё сложно». 

Людмила Калинина говорит — очень не хватает семейной реабилитации. 

«Было бы здорово, чтобы была семейная реабилитация, с детьми. Ничего такого до сих пор нет. Работа психологов очень нужна. Мы тут у себя создали Раду ветеранов, проводили мероприятия. Это важно, потому что создаётся круг интересов, где ты — такой же, как и я. В этом кругу мы оттаиваем, мы дышим, мы смеемся. Со своими мы можем сидеть сутками. Там ты можешь быть самим собой». 

Этот медиапродукт стал возможным благодаря поддержке Правительства Канады в рамках проекта «Голос женщин и лидерство — Украина», который внедряется Украинским Женским Фондом (УЖФ). Ответственность за содержание информации несет Gender Stream. Информация, представленная в издании, не всегда отображает взгляды правительства Канады и УЖФ.

Над интервью работали: Кристина Лях, Ольга Полякова