«Психологические травмы детей от войны будут с ними и через 30 лет». Эксклюзивное интервью с меддиректором Охматдета

Когда российские войска 24 февраля 2022 года начали штурмовать Киев, детская больница Охматдет не закончила работу. Врачи с февраля по апрель круглосуточно жили на территории больницы и продолжали под обстрелами спасать жизни детей и взрослых.

Информатор записал эксклюзивное интервью с медицинским директором Охматдета. Сергей Чернышук рассказал, как медики работали в больнице, пока российские войска не были выбиты с территории Киевщины, и как полномасштабное вторжение угрожает жизни детей сегодня.

Цель – не останавливаться ни на минуту. Как Охматдет готовился к российскому вторжению

– В феврале 2022 года ситуация уже была напряжённой, и мы знаем, что врачи готовились к возможному военному сценарию. Как вы лично помните 24 февраля?

– Учитывая ту информацию из СМИ, мы видели, что такое развитие событий – вероятно. Но, конечно, мы надеялись, что пронесёт, а наши меры будут ещё одним предостережением, а планы на случай полномасштабной войны не будут применены.

Тем не менее мы понимали, что как заведение здравоохранения, тем более ведущее, не можем допустить вероятности остановки ни на минуту. Что, возможно, в случае таких событий мы должны быть готовы к экстренным мерам, к принятию не только типичных пациентов, но и раненых. Поэтому работали над тем, чтобы подготовиться.

Мы не являемся военным госпиталем, не являемся взрослой больницей. Учесть все моменты было крайне тяжело, никто не знал, как всё будет развиваться, и к чему именно нужно готовиться.

Стандартные меры, которые мы должны предпринять, предприняли. Определили места укрытий, подготовили их к размещению людей, чтобы там был запас воды, необходимых медикаментов, определили, где будет место оперативных вмешательств.

Наш оперблок в старом хирургическом корпусе находится на шестом этаже, в помещении с большими окнами. Мы понимали, что в случае боевых действий это место будет абсолютно неприемлемо для оперативных вмешательств, поэтому определили новый корпус — территорию сегодняшнего приемного отделения как место, куда мы перенесем оперблок и сделаем основную локацию для оказания помощи.

К тому времени новый корпус был запущен лишь частично. Хирургические отделения должны были переехать в него летом 2022 года. Там был строительный мусор и отделение не было готово полностью к принятию больных. Потому мы начали подготовку. Делали уборку, разрабатывали план логистики необходимого оборудования в случае необходимости.

Тогда ещё не было всего медицинского оборудования закуплено для нового корпуса, поэтому мы понимали, что будем пользоваться тем оборудованием, которое есть в старом операционном блоке.

24 февраля для всех было шоком. Тем не менее на работе были все. Не было такого, что люди растерялись, куда-то уехали. Все наши сотрудники в первую очередь поехали на работу, потому что понимали, что они нужны на рабочем месте. Никто не думал, что 24 февраля растянется так во времени.

В дальнейшем фактически большинство наших сотрудников, которые были на работе, вынуждены были там находиться постоянно.

 Самое тяжёлое – первые дни. Как врачи выдержали смену длиной в полтора месяца

– Вы, как и другие медицинские работники заведения, находились круглосуточно на рабочих местах полтора месяца. Расскажите об этом.

– Первое — мы должны быть постоянно готовы к принятию любого количества раненых.

Второе – логистически передвигаться по Киеву было крайне тяжело. Сообщение с левым берегом некоторое время фактически отсутствовало. Без машин это было невозможно, с машинами – крайне усложнено и опасно. Никто не знал, куда будет «прилёт», могла ли быть атака по мостам. Мы понимали, что это передвижение всегда может быть в один конец.

Я живу на левом берегу, я понимал, что могу поехать туда, а утром уже не смогу вернуться на работу, если проезд через Днепр будет невозможен.

Некоторые наши сотрудники живут в Буче, Ирпене, Гостомеле, других городах и селах Киевской области, которые оказались под оккупацией, и им просто некуда было возвращаться определённое время.

Мы жили в больнице, смогли достаточно быстро наладить свой быт, обеспечить себя питанием, дополнительно нам помогали волонтёры, заведения питания

Вокруг нас было много людей, которые были готовы и очень помогали. И продовольствием, и бытовыми вещами и одеждой, и медикаментами. Это был момент, когда все сплотились вокруг одной цели — сделать всё, чтобы главная детская больница страны работала беспрепятственно и была готова оказывать помощь всем нуждающимся.

– Оставаться круглосуточно на рабочих местах – это было спонтанное решение?

– Не было других вариантов. Не было либо возможности ехать, либо это было опасно, потому что ты не мог гарантировать, что вернёшься на работу. А все понимали, что каждые руки будут на вес золота, особенно, если поступление будет массовым, лишних людей точно не будет.

– Травмы, которые люди получали в то время, были нетипичны для гражданского медика. Как справлялись с тем, что попадали люди с огнестрельными ранениями?

– Нельзя сказать, что мы никогда не имели с этим дела. Мы, как больница, являемся учреждением, которое принимает пациентов с политравмами. Чаще всего это ДТП или падение с высоты. Но бывало, что это неосторожное обращение с фейерверками, иногда пулевые ранения из-за неосторожного обращения с оружием дома. Но, конечно, такие случаи были единичны и случались крайне редко.

Тем не менее наши хирурги, анестезиологи, другие специалисты имеют опыт работы с серьёзными травмами. Это нам очень помогло в работе с ранеными.

Конечно, некоторые травмы были абсолютно нетипичными. Нашим врачам было непросто справляться. Но за счёт того, что все наши основные специалисты, профессора, остались, максимальна была концентрация опыта, умения, в одном месте, друг друга врачи дополняли, это помогало справляться с такими проблемами.

Ещё одной нетипичной для нас ситуацией было то, что мы были вынуждены начать оказание медицинской помощи взрослым. Потому что мы являемся детской больницей.

Но иногда мы были ближайшей больницей к месту трагедии, иногда мы были единственной больницей, способной обеспечить весь объём диагностики и высококвалифицированной помощи при сложных травмах.

Некоторые больницы были закрыты, некоторые концентрировались на принятии исключительно раненых военнослужащих и не принимали гражданских, а иногда это была травмированная целая семья и разделять ребенка с родителями сугубо по принципу «взрослые должны лечиться во взрослой больнице», то есть добавлять помимо физической травмы ещё психологическую — было совершенно нецелесообразно

Мы принимали всех, кто в этом нуждался. В том числе было несколько наших защитников, которых в другую больницу просто не довезли бы.

Минно-взрывная травма очень сильно отличается даже от политравмы в результате ДТП и падения, так как сопровождается, равно как и пулевая, особым типом поражения тканей по ходу осколка или пули. Потому что это не просто отверстие в результате попадания или сломана кость. Это контузия окружающих тканей за счет большой кинетической энергии, которую имеет осколок или пуля.

Эти раны всегда инфицированы из-за грязи на осколке. Обломки или пули добавляют инфекцию в эту рану.

Очень тяжело лечить, особенно, когда нет большого опыта. Это – существенный вызов, но с другой стороны это побудило развить определенные методики в лечении ран, которые до этого мы использовали только иногда. Я не буду сравнивать нас с военными госпиталями, но среди гражданских мы получили один из самых больших опытов использования VAC-терапии для травм, где заживление идёт очень тяжело.

– Я знаю, вы лично были свидетелем перестрелки с вражеской ДРГ за окном, а пациенты, которые к вам попадали, были в сверхтяжелом психологическом состоянии. Как трудно было адаптироваться к работе в таких условиях?

– Труднее всего было в первые 3-5 дней, до недели. Надо было адаптироваться к ситуации, в том числе психологически. Во-вторых, нужно было в первые 4-5 дней нужно было очень много и быстро предпринять, чтобы планы, которые мы строили по нашим действиям в случае войны, реализовать максимально быстро и эффективно.

Мы почти не спали, практически не ели, просто за неимением времени на это, вместе с тем, что у каждого еще были личные моменты. Одно дело – ты становишься свидетелем событий, типа перестрелок или взрывов. Другое – что у каждого были родные и близкие, которые в то время были не здесь. а в разных местах, и очень часто – в ещё более опасных.

Очень тяжело, когда ты на рабочем месте пытаешься помочь людям, но вместе с тем не можешь помочь близким, которые находятся в опасности, а за неимением связи не можешь связаться с ними, чтобы убедиться, что всё хорошо.

– Можно ли выделить, кому из врачей было труднее работать в тех условиях?

– Я не думаю, что кому-то из врачей было легче, а кому-то сложнее. Конечно, принимавшие участие в операциях имели много работы и мало времени на отдых. Но были и другие службы, не только врачи и медсестры.

Это и пищеблок, работавший почти круглосуточно, чтобы прокормить и пациентов и сотрудников. Это и технические службы, которые делали все возможное и невозможное, чтобы все работало несмотря на войну. Это и уборщики, которые не прекращали убирать территорию.

Больница должна быть больницей в любых условиях. Это большой организм и страна в стране. В какой-то момент мы организовались и стали большой семьей, которая знала, что нужно сделать всё возможное, чтобы обеспечить свою жизнедеятельность по всем моментам. Трудно было всем. Для каждого человека собственные испытания – самые трудные. И так оно и есть.

Одно дело – работа, это сложно. Другое дело – личная история каждого человека. У нас были врачи, которые продолжали помощь, когда их родные все время были в Буче. Можно представить психологическое состояние этих людей. Но они не раскисали, делали свою работу так, будто ничего не происходило. Я горжусь всеми нашими сотрудниками, начиная от уборщиков, заканчивая нашими профессорами.

 Пациентов стало больше. Работа больницы после изгнания россиян из Киевской области

– Полтора месяца длилось 24 февраля, а затем российские войска начали выдворять из Киевской области очень активно. Как вы восприняли то, что напряжённая работа и ужасные события, которые происходили в течение 1,5 месяца уже позади?

– Когда я попал в первый раз домой, у меня было довольно странноватое чувство. Я будто испытывал в квартире те эмоции, волнения, которые были, когда мы выходили из квартиры в 5 утра. Это довольно удручающее чувство напряжения, которое осталось в квартире, несмотря на то, что нас там не было.

Мы начали получать пациентов с территорий, освобожденных нашими защитниками. Там были разные истории – и раненые, и больные, которые не могли вовремя получить помощь. Это позволило нам через время организовать выездные группы, ведь мы понимали, что не все могут доехать до Киева из-за нехватки транспорта и взорванных мостов. С мая мы начали деятельность вокруг Киева по деоккупированным территориям – Ирпень, Буча, Гостомель, Ворзель.

Сейчас эта практика продолжается в других областях, где люди в этом нуждаются. Конечно, в условиях войны и врачи выехали из некоторых регионов. Но и пациенты опасаются лишний раз передвигаться из городов, которые считаются более или менее безопасными в Киев, недавно ещё каждый день выдерживавший ракетные удары.

– Как изменилась ситуация с количеством пациентов в больнице по сравнению с показателями до вторжения?

– Количество пациентов лично в нашей больнице выросло. Это и благодаря тому, что наши возможности выросли. Мы запустили новый корпус и это позволило увеличить количество хирургических пациентов.

Сегодня у нас был полугодовой отчёт, и по сравнению с 2021 годом количество оперативных вмешательств в нашей больнице выросло более чем на 40 процентов. Это очень серьёзный прирост, который требует усилий и затрат.

Сказать, что у нас изменился профиль не могу. В большинстве своем это наши типичные пациенты. Единственное, что многие из них имеют запущенное состояние, и должны были получить помощь раньше.

Мы полностью восстановили нашу онкологическую и онкогематологическую службу, потому что 99 % этих пациентов были эвакуированы за границу, и отделения были пусты уже в середине марта. Были опасения, что эта служба будет разрушена из-за того, что врачам некого будет лечить и они уедут за границу. А это – высокоспециализированная помощь, чтобы восстановить такую с нуля понадобились бы десятки лет.

Летом 2022 года мы начали это восстановление, сейчас мы вышли на показатели 2021 года по этому направлению. По хиргургии и другим отделениям мы существенно прибавили. Поэтому работы у нас много.

– Пациенты с запущенными формами болезней, это, наверное, онкология?

– Необязательно. Это и хирургические пациенты, которые должны получить операции раньше, это и соматические заболевания, потому что мы лечим много различных хронических заболеваний. Есть пациенты, имеющие определенные заболевания с определённой периодичностью обращаться в больницу для профилактического осмотра или дообследований, или лечебных процедур.

Если они пропускают эти плановые визиты, то могут возникнуть дополнительные осложнения, требующие дополнительных усилий, дополнительного лечения, обследования.

 Война и дети. Чего ждать в будущем

– Весной 2022 года вы столкнулись с ситуацией, что пациенты не получали должной помощи из-за оккупации на севере. Через полгода освободили Харьковскую область, а сейчас идет освобождение юга, и там также люди, долгое время не получавшие помощи. Насколько серьёзной проблемой является то, что среди них есть дети, все время без доступа к медицине, как это повлияет на общество в перспективе?

– Это очень серьёзный фактор, потому что мы уже получаем пациентов, которые должны были попасть к нам гораздо раньше. Это приводит к тому, что их состояние становится хуже, что они требуют более длительного и сложного лечения, а результаты лечения могут быть хуже, чем если бы мы вовремя получили этих пациентов и провели лечение.

Мы только готовимся к тому, что столкнемся с этой проблемой. Таких пациентов — и детей, и взрослых — будет очень много. Сколько их погибло, не дождавшись, не получив вовремя помощи, сказать трудно. Возможно, когда-нибудь такая статистика и появится, но я в этом не уверен.

Но с тем, что мы получаем много пациентов с запущенными болезнями, которые приведут к, возможно, их инвалидизации, это совершенно точно. Кроме того, эти заболевания усугубляются психологическим состоянием. Стрессы, тот кошмар, который эти люди пережили, безусловно, оказывает крайне негативное влияние на здоровье даже до этого здорового физически человека. Это усугубляет ситуацию существенно.

В комплексе это создаст существенную нагрузку на здравоохранение в ближайшем будущем и среднесрочной перспективе. В долгосрочной перспективе у нас будет серьезная проблема с психическим здоровьем. Те психологические травмы, которые сейчас получают дети, вполне вероятно, что найдут свое отражение через 10, 20, 30 лет, когда они станут взрослыми людьми.

Но то, что мы будем иметь эти проблемы, и что мы должны готовиться с ними справляться – это абсолютно точно.

– На кого в психологическом плане война влияет наиболее серьёзно? Кто в самой большой сейчас зоне риска – дети или подростки?

– Возрастная группа, наверное, имеет значение, но многое зависит от дополнительных факторов — терял ли человек кого-то из близких, все ли живы и здоровы, и все ли время ребёнка поддерживали и помогали. У каждого своя история, у каждого свой барьер стрессоустойчивости, соответственно, последствия будут совершенно разными.

Те дети, которые уже осознают, что происходит, то есть дети от 7 лет, для них это будет труднее всего, они все понимают, и они повзрослели намного. Но это не значит, что малые дети, 3-5 лет, которые сейчас, может не понимают что такое война, что для них это пройдет бесследно. Определённое отражение это будет иметь.

Напомним, ранее Информатор публиковал интервью с спикером Воздушных сил Юрием Игнатом. Он рассказал о перспективах войны, роли западных самолетов в ведении войны.

Также мы публиковали интервью с начальницей Объединённого пресс-центра Сил обороны Юга. Общались, в частности, о новых тактиках россиян в ракетных обстрелах Украины.