«Русские охотились за нами»: журналисты Associated Press, которые показали миру обстрелянный роддом Мариуполя, покинули город. Как им это удалось

Видеожурналист Мстислав Чернов и фотограф Евгений Малолетка остались единственными международными журналистами в Мариуполе. Именно они показали миру обстрелянный роддом. Они — украинцы, которые работают на международное информационное агентство Associated Press. Ребята встретили начало войны в Мариуполе и показали, как живет осаждённый город. Кадры из обстрелянного роддома облетели весь мир, а Россия назвала их фейком. После этого украинские военные помогли журналистам покинуть город, заявив, что россияне ищут их.

Как журналисты оказались в Мариуполе, смогли работать там и уехать оттуда рассказывает издание «Медуза», — передаёт Информатор.

«Русские охотились за нами. У них был список имён, включая наши, и они приближались.

Мы были единственными международными журналистами, оставшимися в Мариуполе. Мы более двух недель документировали его осаду российскими войсками. Мы делали репортаж из больницы, когда в коридорах появились вооружённые люди. Хирурги дали нам белые халаты для маскировки.

Вдруг на рассвете ворвался десяток солдат: «Где журналисты, чёрт возьми?» Я посмотрел на их нарукавные повязки (синие — украинские) и попытался вычислить вероятность того, что они замаскированные русские. Я шагнул вперед, выдав себя. «Мы здесь, чтобы вытащить вас», — сказали они.

Девять минут, может, десять — вечность по дорогам мимо разбомбленных домов. Когда рядом разрывались снаряды, мы падали на землю. Ударные волны одна за другой сотрясали мою грудную клетку, мои руки похолодели.

Мы добрались до входа, и бронемашины увезли нас в темный подвал. Лишь там мы узнали от знакомого полицейского, почему украинцы, рискуя жизнями своих солдат, вывели нас из госпиталя. «Если вас поймают, вас снимут на камеру и заставят сказать, что всё, что вы снимали, — ложь. Все ваши усилия и всё, что вы сделали в Мариуполе, будет напрасно», — сказал он.

Полицейский, недавно умолявший нас показать миру его умирающий город, теперь умолял нас уйти. Мы отправились к тысячам машин, которые готовились выехать из Мариуполя. Было 15 марта. Мы понятия не имели, выберемся ли живыми.

... Вечером 23 февраля я отправился в Мариуполь со своим давним коллегой Евгением Малолеткой, украинским фотографом Associated Press, на его белом фургоне Volkswagen.

По дороге мы забеспокоились о запасных шинах и нашли в интернете человека, который жил поблизости и согласился продать нам шины посреди ночи. Мы объяснили ему и кассиру в круглосуточном магазине, что готовимся к войне. На нас посмотрели как на сумасшедших.

В Мариуполь мы приехали в 3:30 утра. Через час началась война.

Примерно четверть из 430 тысяч жителей Мариуполя уехали в первые дни, пока еще могли. Но в приближение войны верили немногие, и к тому времени, когда большинство осознало свою ошибку, было уже слишком поздно.

Снаряд за снарядом русские выводили из строя системы подачи электричества, воды, доставки продовольствия и, наконец, самое главное, отключили мобильную связь, радио и телевидение. Немногие остальные журналисты покинули город до того, как связь окончательно прервалась и началась полная блокада.

Отсутствие информации в условиях блокады преследует две цели. Первая — хаос. Люди не понимают, что происходит, и паникуют. Вторая — безнаказанность. Без кадров разрушенных зданий и умирающих детей российские войска могли делать всё, что хотели. Если бы не мы, этих кадров бы не было.

Вот почему мы пошли на риск, чтобы показать миру то, что увидели. И это разозлило россиян настолько, что они выслеживали нас.

... Смерти начались быстро. 27 февраля мы видели, как врач пытался спасти маленькую девочку, раненую шрапнелью. Она умерла.

Умер второй ребёнок, потом третий. Машины скорой помощи перестали подбирать раненых, потому что без связи люди не могли вызвать медиков, а медики не могли объезжать разбомбленные улицы.

Врачи умоляли нас снять семьи, которые привозили погибших и раненых родственников, и позволяли нам использовать их генератор для подзарядки наших камер. Они говорили: никто не знает, что творится в нашем городе.

Обстрелы повреждали больницу и окрестные дома. Окна нашего фургона оказались разбиты, бок машины — пробит, шины — проколоты. Иногда мы выбегали из больницы, чтобы снять горящий дом, а потом бежали обратно среди взрывов.

В городе оставалось лишь одно место с хорошей связью — возле разграбленного продуктового магазина на проспекте Строителей. Раз в день мы ездили туда и прятались под лестницей, чтобы отправить фотографии и видео. Лестница не сильно нас защитила, но под ней мы чувствовали себя более безопасно, чем на открытом воздухе.

К 3 марта сигнал и там пропал. Мы пытались отправить видео, поднявшись на седьмой этаж больницы и высунувшись в окно. Оттуда мы увидели, как грабили торговый центр «Порт-Сити», и направились к нему сквозь артиллерийский и пулеметный огонь. Оттуда выбегали десятки людей, толкая тележки с электроникой, едой, одеждой.

На крыше магазина разорвался снаряд, и меня бросило на землю. Я напрягся, ожидая второго удара, и сотни раз проклинал себя за то, что не включил камеру, чтобы записать все это. Второй удар последовал, снаряд с ужасным свистом врезался в жилой дом рядом со мной. Я спрятался за угол.

Мимо пробежал подросток, катя офисный стул, нагруженный электроникой, с него падали коробки. «Снаряд упал в 10 метрах от нас. Там были мои друзья. Я понятия не имею, что с ними случилось», — сказал он.

Мы помчались обратно в больницу. В течение 20 минут начали прибывать пострадавшие, некоторые из них — в магазинных тележках.

В течение нескольких дней нашим единственным средством связи с внешним миром был спутниковый телефон. И единственное место, где он работал, было на улице, рядом с воронкой от снаряда. Я садился, съеживался и пытался словить сигнал.

Все спрашивали: пожалуйста, скажите, когда закончится война. У меня не было ответа.

9 марта два авиаудара прорвали пластик, прикрывавший окна нашего фургона. Я заметил огненный шар за мгновение до того, как боль пронзила мое внутреннее ухо, мою кожу, мое лицо.

Мы увидели, как над родильным домом поднимается дым. Когда мы оказались там, спасатели всё ещё вытаскивали из руин окровавленных беременных женщин.

Аккумуляторы наших камер были почти разряжены, у нас не было связи для отправки изображений. До комендантского часа оставалось несколько минут. Полицейский подслушал, как мы обсуждали способы сообщить о взрыве в больнице.

«Это изменит ход войны», — сказал он. Он отвёл туда, где было электричество и интернет.

Мы сняли так много мёртвых людей и мёртвых детей, бесконечно много. Я не понимал, почему он думал, что больше смертей что-то изменит.

Я был неправ.

В темноте мы отправили изображения и видео, разделив его на три части, чтобы ускорить процесс. Это заняло несколько часов. Давно наступил комендантский час, обстрел продолжался, но полицейские, назначенные сопровождать нас по городу, терпеливо ждали.

Потом наша связь с миром за пределами Мариуполя снова оборвалась.

Мы вернулись в пустой подвал отеля с аквариумом, теперь заполненным мёртвыми золотыми рыбками. Изолированные, мы не знали о российской кампании дезинформации, нацеленной на дискредитацию нашей работы.

Посольство России в Лондоне опубликовало два твита, назвав фотографии AP фальшивкой и заявив, что беременная женщина была актрисой. Постпред России продемонстрировал копии фотографий на заседании Совета Безопасности ООН и повторил ложь о нападении на родильный дом.

Тем временем в Мариуполе нас осаждали люди и спрашивали о последних новостях про войну. Ко мне часто подходили и говорили: пожалуйста, снимите меня на видео, чтобы моя семья за пределами города знала, что я жив.

К этому времени в Мариуполе не работали украинское радио и телевидение. Единственный радиосигнал, который можно было уловить, транслировал извращенную российскую ложь — что украинцы держат Мариуполь в заложниках, стреляют по домам, разрабатывают химическое оружие. Пропаганда была настолько мощной, что некоторые люди, с которыми мы общались, поверили ей, несмотря на то, что видели собственными глазами.

11 марта во время короткого звонка наш редактор спросил, можем ли мы найти женщин, переживших авиаудар по роддому, чтобы доказать их существование. Я понял, что кадры из роддома должны были быть достаточно мощными, чтобы спровоцировать реакцию российских властей.

Мы нашли этих женщин в другой больнице. Одни были с младенцами, другие — в родах. Мы узнали, что одна женщина потеряла ребенка, а затем умерла сама.

Мы поднялись на седьмой этаж, чтобы отправить видео. Оттуда я наблюдал, как танки один за другим подъезжали к больничному комплексу, каждый был отмечен буквой Z, ставшей российским символом войны.

Украинские солдаты, охранявшие госпиталь, исчезли. А путь к нашему фургону с едой, водой и снаряжением преградил русский снайпер, который уже подстрелил выбежавшего на улицу медика.

Мы сидели в темноте и слышали взрывы. Так прошли часы. Тогда-то за нами и пришли солдаты, крича по-украински.

Это не было похоже на спасение. Было ощущение, что нас просто отправляют из одной опасности в другую. К этому времени в Мариуполе нигде не было безопасно, и никто не мог помочь. Ты мог умереть в любой момент.

Мы вдвоем и семья из трёх человек втиснулись в Hyundai и стали в 5-километровую пробку за городом. В тот день из Мариуполя выехало около 30 тысяч человек — так много, что у российских солдат не было времени вглядываться в окна машин, замотанные полиэтиленовой пленкой.

Люди нервничали. Они ругались, кричали друг на друга. Каждую минуту появлялся самолёт или слышался авиаудар. Земля тряслась.

Мы пересекли 15 российских блокпостов. На каждом из них сидящая на переднем сидении мать семьи, с которой мы ехали, неистово молилась — достаточно громко, чтобы мы могли услышать.

На закате подъехали к мосту, разрушенному украинцами, чтобы остановить наступление русских. Там застряла колонна Красного Креста из примерно 20 автомобилей. Мы все свернули с дороги в поля и проселки.

Охрана на блокпосту КПП № 15 говорила по-русски с тяжёлым кавказским акцентом. Они приказали всей колонне снять фары, чтобы не раскрывать оружие и технику, припаркованные на обочине. Я едва мог различить белую букву Z, нарисованную на машинах.

Подъехав к шестнадцатому блокпосту, мы услышали голоса. Украинские голоса. Я почувствовал огромное облегчение. Мать на переднем сидении расплакалась. Мы вышли.

Мы были последними журналистами в Мариуполе. Теперь там нет журналистов», — рассказал Чернов свою историю. 

Подписывайтесь на наш Telegram-канал, чтобы не пропустить важные новости. За новостями в режиме онлайн прямо в мессенджере следите в нашем Telegram-канале Информатор Live. Подписаться на канал в Viber можно здесь.